В моей душе, как раз за детства дверцей,
спит старый сад, цветник, уютный двор.
И башня тоже спит, к которой тянет сердце,
и пенье петуха, скользящее в минор.
Небес голубизна глазами юной няни
над колыбелью сада нависла, наклонясь.
Песнь иволги летит с открытых мест фазаньих.
Во всём такая страсть любовная и связь!
Тех дней калейдоскоп, свечение, мерцанье,
когда закат земли свой занавес раскрыл,
а утром тает сон в хрустальном полыханьи
росы и чёрных стрел из ласточкиных крыл.
Бадья и стук копыт подали гулкий голос.
Возня вокруг колодца, ему уже сто лет.
Черёмух аромат сильней, чем шерсти волос.
Чем блеянье козлят сильнее звука нет.
За хлевом, будто зверь, урчанье молотилки
пробудится едва и снова тихо спит.
Встревожит рёв быка коровник страстью к милке,
в другом хлеву осёл о том же прокричит.
От парковой стены скрипучий крик павлина
несётся... Хвост его, что бирюзовый свод...
Открылись вдруг врата — за детством та картина,
которая тебя с собою в жизнь зовёт.
Я у забора встал, за ним спит дом в обнимку
с оградой детских дней, что канули во мрак.
Чья это тень идёт так сладко по тропинке?
В разбитых зеркалах не разобрать никак.
Иди себе, иди, наш путник, без оглядки,
в глубь времени, уже ночь накрывает край.
И утро жизни брось, оставь у двери шаткой.
Закрыт проход туда, в потерянный твой рай.
Не видишь, не стоит там девы лёгкий призрак,
как ангел смерти, как стоит ночной дозор?
Однажды одарён ты был небесным призом
и хватит. Обрати к безмолвью мёртвых взор.
Идёшь во мгле аллей, сквозь сумерки материй.
Туман несёт с полей задутых свечек дым...
За мной павлиний крик, как звук скрипящей двери,
захлопнувшейся вдруг за бытием моим.
1935
спит старый сад, цветник, уютный двор.
И башня тоже спит, к которой тянет сердце,
и пенье петуха, скользящее в минор.
Небес голубизна глазами юной няни
над колыбелью сада нависла, наклонясь.
Песнь иволги летит с открытых мест фазаньих.
Во всём такая страсть любовная и связь!
Тех дней калейдоскоп, свечение, мерцанье,
когда закат земли свой занавес раскрыл,
а утром тает сон в хрустальном полыханьи
росы и чёрных стрел из ласточкиных крыл.
Бадья и стук копыт подали гулкий голос.
Возня вокруг колодца, ему уже сто лет.
Черёмух аромат сильней, чем шерсти волос.
Чем блеянье козлят сильнее звука нет.
За хлевом, будто зверь, урчанье молотилки
пробудится едва и снова тихо спит.
Встревожит рёв быка коровник страстью к милке,
в другом хлеву осёл о том же прокричит.
От парковой стены скрипучий крик павлина
несётся... Хвост его, что бирюзовый свод...
Открылись вдруг врата — за детством та картина,
которая тебя с собою в жизнь зовёт.
Я у забора встал, за ним спит дом в обнимку
с оградой детских дней, что канули во мрак.
Чья это тень идёт так сладко по тропинке?
В разбитых зеркалах не разобрать никак.
Иди себе, иди, наш путник, без оглядки,
в глубь времени, уже ночь накрывает край.
И утро жизни брось, оставь у двери шаткой.
Закрыт проход туда, в потерянный твой рай.
Не видишь, не стоит там девы лёгкий призрак,
как ангел смерти, как стоит ночной дозор?
Однажды одарён ты был небесным призом
и хватит. Обрати к безмолвью мёртвых взор.
Идёшь во мгле аллей, сквозь сумерки материй.
Туман несёт с полей задутых свечек дым...
За мной павлиний крик, как звук скрипящей двери,
захлопнувшейся вдруг за бытием моим.
1935
